Мы хотим представить работу, в которой попытаемся привлечь внимание к жизни и творчеству нашего земляка, выпускника Кохановской школы, народного художника СССР и БССР, Героя Беларуси Михаила Андреевича Савицкого. В ней использованы материалы школьного краеведческого музея «Память», книг и публикаций разных лет о жизни и творчестве художника.
Михаил Андреевич Савицкий родился 18.02.1922 г. в деревне Звенячи Толочинского района Витебской области. Закончил Кохановскую среднюю школу в 1940 году. Участник Великой Отечественной войны. Участник обороны Севастополя (1941-1942). Узник лагерей: 326 шталаг, лагерь для военнопленных в Дюссельдорфе, концентрационный лагерь Бухенвальд, концентрационный лагерь Миттельбау-Дора, концентрационный лагерь Дахау. Освобождён американскими войсками (29.04.1945). Служил в Красной Армии (1945-1947). Учился в Минском художественном училище (1947-1951). Учился в Московском художественном институте имени В.И.Сурикова (1951-1957). Работал в станковой и монументальной живописи. Автор более 150 тематических картин и монументальных работ. Лауреат Государственных премий СССР и БССР. Академик Российской Академии художеств, Академии наук Беларуси, Международной Славянской Академии. С 1957 года жил и работал в Минске. Ушёл из жизни 8 ноября 2010 года. Похоронен в г. Минске.
Дед М.А.Савицкого 25 лет отслужил в солдатах. Был участником русско-турецкой войны и боёв на Шипке. Земли имел немного – три десятины, а детей – семь человек. Отец с ранних лет работал на железной дороге ремонтником. Когда женился, купил усадьбу в Звенячах. маленькой деревне неподалёку от Коханово. Отца, Андрея Петровича, в деревне уважали как человека мастерового. Кажется, всё он мог сделать своими руками. Михаил Андреевич вспоминал: «Сидишь, бывало, в куче стружки – только голова торчит». Чуть подрос - отец и мне стал поручать разную работу. И как-то всегда мне доверял. Я делал всегда то же, что и он. Иногда даже получалось красивее. Отец этим очень гордился, показывал соседям моё изделие – вот, мол, сын сделал».[1]
На чердаке дома находилось множество икон. Позолота местами сохранилась, цвета плотные, яркие. Будущий художник пытался разгадать, какими красками они сделаны. На некоторых из них видел лики, напоминающие отца. И рисовал его с натуры, когда учился в седьмом классе. Отец с удовольствием позировал-уважал тягу сына к рисованию.
«Отец меня никогда не наказывал, хотя был строгий. Темноволосый в молодости, к старости он стал белый, как лунь. Тонкий с горбинкой нос, окладистая борода, взгляд гордый, какая-то сила в нём чувствовалась.» [1]
«Мать помню доброй и весёлой. Кажется, ничто не могло привести её в уныние. Лёгкий благодатный характер. А ещё слыла лекарем. «Лекарство» у неё было одно – кипячёная вода из самовара. Нальёт из краника воды, накроет стакан чистой салфеткой, сама подвяжется белоснежным платочком, как на праздник, и степенно, не торопясь, идёт по деревне к больному.» [1]
«Хорошо помню свою бабку по отцу. Её в деревне побаивались. Такая была, мимо неё лучше проходи молча! Сразить могла одним словом. Высокая, худая, глаза чёрные, взгляд пронзительный – на цыганку похожа. В картине «Хлебы» старуха шествует с караваем – так это она и есть» [1]
В школе учился легко. Любил математику, физику. Участвовал в общественной работе. Близко познакомился и подружился с директором школы Соломоном Максовичем Кажданом. Окончив десятилетку в Коханово в 1940 году, мечтал поступить в художественный ВУЗ. Но жизнь повернула по-своему. 12 сентября 1940 года получил повестку в военкомат. Выехал в тот же день. «Дружок мой Иван Савич тоже уходил в армию неделей позже. Посидели мы ним на прощание и так уже больше не встретились. Он погиб 9 мая 1945 года в Берлине. Очень много молодёжи из нашей деревни не вернулось с войны. Старших моих братьев, Ивана, Алексея и Владимира, война тоже забрала. И лучшего своего школьного товарища и дальнего родственника Николая Савицкого я больше не увидел. Он убит в 1941 под Москвой». [1]
Так начиналась жизнь художника и закончилась счастливая, невозвратимая пора. Мише Савицкому выпало безоблачное, солнечное детство. Лицо зла никак не виделось ему ни в настоящем, ни в будущем, а рисовалось лишь уроками истории. И он с открытым сердцем, полный светлых надежд вышел навстречу большой жизни.
«В тот день навсегда за мной захлопнулись двери детства... Кончилась устоявшаяся жизнь деревни Звенячи и нашей большой семьи. Всё смела война». [1]
Двое братьев М. Савицкого, Алексей и Владимир, погибли на фронте. Отец и сестра остались в оккупации. Кто-то донёс на отца, что у него четыре сына на фронте. Ему пришлось скрываться. Приют, правда, находил по деревням чуть не в каждой хате, но здоровье подорвалось. В сорок седьмом он умер.
Для кого война - окопы и атаки, для кого - партизанские лесные рейды, для кого – штабные карты, для кого - бодрые песни под аккордеон перед бойцами, для кого – голодный тыл. Савицкий в составе 345-й стрелковой дивизии защищал Севастополь. Городами-героями просто так не становятся. Севастополь стал героем благодаря подвигу защитников, в том числе и связного Михаила Савицкого. Он был среди тех, кто прикрывал отход войск. У Херсонесского маяка началось его четырёхлетнее хождение по мукам.
«С каждым днём становилось всё тяжелее. Не хватало боеприпасов. Когда фашисты прорвались в город, около тысячи солдат отошли на окраину в Херсонес. Мы закрепились на побережье в камнях у маяка и продержались ещё четверо суток. Каждый патрон был на счету. Били только прицельно. На пятые сутки патроны закончились. Деться нам было некуда. Оставшихся в живых, изнемогающих от солнца и жажды, фашисты вытаскивали из этих камней. Так я попал в плен». [1]
Попав в плен, М.Савицкий попытался устроиться в рабочую команду, которую выводили на работу в городской порт. Дважды бежал. Первый раз его поймали в первый же день. Второй побег длился несколько дней, но Михаилу не повезло – нарвался на полицаев. Потом последовал длительный голодный путь в Германию.
«Эшелон с пленными прибыл в Западную Германию. Шталаг-326 – так значился этот лагерь. Ровное, пустынное песчаное поле... Конечно, страшный голод, эпидемии. О режиме в том лагере мало сказать – зверский. По формам обращения он не уступал лагерям смерти, с которыми мне пришлось познакомиться позже.
Из этого шталага я попал в Дюссельдорф на вагоностроительный завод. Там трудились военнопленные и гражданские французы, голландцы, югославы, итальянцы. Приступили к планомерным диверсиям: выводили из строя станки, сварочные аппараты, даже устроили взрыв в электроцехе.» Однако, вскоре опасаясь провала, Михаилу и трём его товарищам удалось бежать. Безопасней было двигаться под прикрытием семьи. Цель – двигаться через Германию во Францию, а затем в Бельгию. Но во время облавы мнимую семью разоблачили. А дальше было самое страшное.
«Что такое концентрационный лагерь? Сохранились подлинные документы, остались в живых очевидцы, картотеки узников, списки уничтоженных. Достаточно красноречивые атрибуты концлагерей сегодня являются зловещими музейными экспонатами. Но всё это не дает полного представления о том, так сказать, изобретательно продуманном, идеально отлаженном механизме, безостановочная работа которого была направлена на уничтожение людей.
Бухенвальд – целая система лагерей. Упоминание об одном из них приводило заключённых в ужас. Его называли «Кровинки». Специализированный лагерь для политзаключённых и евреев. Меня, предназначенного к пожизненному содержанию на каторжных работах, направили именно туда... Лагерь казался сравнительно небольшим, по моим наблюдениям он насчитывал10-15 тысяч заключённых. А смертность рекордно высока. Там, прежде всего, бросилось в глаза огромное количество собак. Причём настолько кровожадных, что эсэсовец–собаковод всё время держал наготове пистолет. Казни людей собаками – за день их было много – ужасно действовали на психику.
Когда вначале 1945 года стал приближаться фронт, «Кровинки» ликвидировали и оставшихся в живых узников вернули в центральный лагерь Бухенвальд. Во время переходов отставших фашисты расстреливали. И мы незаметно помогали тем, кто не мог идти. Взаимная помощь тоже каралась расстрелом. Но у нас существовал неписаный закон – думай не о том, как спастись самому, а как спасти товарища. И он оправдывал себя. Этот закон помогал не сойти с ума, не «пойти на провод», сохранить в сердце доброту и отзывчивость, в общем – остаться людьми.
Из 15 тысяч обитателей «Кровинок» осталось немногим более тысячи – один барак. Стало ясно – кольцевой марш, в крематорский двор. Этот двор квадратный, небольшой, обнесённый дощатой стеной. Последних туда вдавили буквально воротами... Я опустился на корточки. Ощущение реальности на какое-то время ушло. И вдруг в воображении моём возникла необыкновенно, пронзительно яркая картина: пологий склон поля напротив нашей избы, покрытый серебристой утренней росой. Солнышко не взошло. Пробиваются из-за бугра только первые лучи. В это время мама будила меня, чтобы пасти корову до прихода пастуха. И вот я на склоне. В кожушке до колен, с красными, как лапки у гуся, босыми ногами. Обжигающий холод утренней росы. Тянутся две ярко-зелёные полосы – мой и коровы...
Очнулся я от этого странного оцепенения уже за оградой Бухенвальда. Началась эвакуация, и кого не успели истребить тут, отправляли в Дахау. Я как-то выменял на пайку хлеба нож с двухрядной пилкой вместо лезвия. Начал лёжа выпиливать отверстие в полу. Тянули жребий и бежали на ходу и только ночью. Двадцать два человека бежали, восемнадцать осталось, в том числе и я. Сколько раз тянул – и не выпал жребий! Утром на стоянке, когда бегство обнаружилось, оставшихся эсэсовцы избивали камнями. Мне рассекли колено, разбили плечо и голову. Потом я и ещё пять человек, кто мог держаться на ногах, были помещены в вагон-карцер. Без пищи. Этап длился 21 сутки...
По прибытии в Дахау никто из узников – это были скелеты, обтянутые кожей, – двигаться не мог. Их вытаскивали из вагонов и тут же пристреливали. Но запротестовали находившиеся здесь немецкие солдаты. Тогда нас побросали в повозку. Как дрова... Сгрузили в тифозный барак концлагерного «лазарета». И умирать нам ничто не мешало.
Но вдруг в огромном бараке, где во всю его длину на земле плотно в четыре ряда лежали стонущие и бредящие, появились люди в незнакомой военной форме, корреспонденты, среди них были и женщины. Сверкали вспышки, щёлкали фотоаппараты. (Кадры, заснятые тогда в Дахау или подобные им, мы видим сейчас в документальных фильмах, обличающих фашизм.) Потом принесли тушёнку и расставили между лежащими – банку на двоих. Кто мог есть – набросились. Я не смог. И это меня спасло. Произошло какое-то полное непонимание состояния больных людей. Свиная тушёнка оказалась для них ядом. Я очнулся от страшного крика. Это даже был не крик, а что-то нечеловеческое. Вокруг корчились в предсмертных судорогах люди-скелеты... Таким мне запомнилось освобождение.» [1]
После освобождения Михаил Андреевич был направлен в советский лазарет, находившийся в Венгрии. После лечения летом 1945 г. Был признан годным к военной службе. Полтора года прослужил в 25-й танковой дивизии в должности военного художника-оформителя. В 1946 г. Был демобилизован. Поступил в только что открывшееся Минское художественное училище. Затем была учёба в Москве, в художественном институте имени В.И. Сурикова.
«Может быть кто-то скажет, что фашизм-это история и нужно ли напоминать о ней? Сама атмосфера нашего века вызывает жгучую тревогу за судьбу прекрасной планеты и её главного сокровища-человека. Каждый из нас в ответе за будущее. В силу этой ответственности я не имею права молчать. Мне пришлось стать свидетелем чудовищных преступлений. И говорить о них, вскрыть их сущность не поздно, а необходимо. Поэтому я взялся писать серию картин о фашизме, чтобы в обобщённых, синтезированных образах, показать то, чего не почерпнуть ни из словесных описаний, ни из документов...» [1]
В 1974 году художник начал писать эти картины. К концу 1978 года закончил десять полотен и дал им общее название «Цифры на сердце». В начале 1979 года появились ещё три холста, завершившие создание серии. Лишь через три десятка лет воскресло пережитое в художественных образах...
Цикл «Цифры на сердце» – это картины: «Эттерсберг – Голгофа XXвека», «Отбор», Канада», «Летний театр», «Поющие коммунисты», «Побег», «Поющие лошади», «Надсмотрщик», «Проклятье», «Мадонна «Биркенау», «Танец с факелами», «SOS».
Савицкий добивался, чтобы полотна были эмоционально действенными, чтобы каждый душой понял вложенный в них протест против уничтожения людей, попрания их достоинства и прав. Среди них – первого и священного, данного рождением на свет права жить...
На одном из тринадцати полотен этого цикла изображён исхудавший человек в короткой не по росту арестантской одежде. Красный треугольник на его груди означает – русский, политический. И рядом номер – 32815. Тот же номер выбит на алюминиевом жетоне, потеря которого каралась смертью. Вот они – цифры на сердце. Но название серии многозначно. Это миллионы мучеников лагерей, миллионы павших на фронтах войны... Наконец – новые бесчисленные, хотя никем и не подсчитанные жертвы реакционных, агрессивных движений современного мира. Вот цифры, которые тяжким грузом ложатся на сердце
Юноша изображён на фоне тёмного неба, пересечённого кованой решёткой ворот Бухенвальда. Он стоит гордо выпрямившись. Чуть закинута голова. А глаза из-под опущенных век смотрят с дерзким вызовом, зорко, всевидяще. В одном этом взгляде – суд над фашизмом, который свершила история.
И ещё одна деталь. В верхнюю часть ворот вмонтирована надпись «Каждому своё». Цинично-издевательские слова стали проклятьем народов Европы. Не себе ли этим лозунгом подписал приговор фашизм?
«Узник 32815» - автопортрет Михаила Савицкого
Подвиг художника
Я вглядываюсь в твой автопортрет
В твой призрак давний,
С цифрами на сердце.
Тебя уже почти что в мире нет,
Но ты не сломлен на пороге смерти.
Но ты воскрес – из пепла и огня,
Из прошлого, где всё до жути просто.
Но ты воскрес, чтоб поразить меня
Сияньем красоты среди уродства.
Но и среди безумия и зла
Живёт надежда в сердце опалённом...
И кисть твоя недаром вознесла
Над лагерем парящую Мадонну.
Тебе хватило мужества и сил
Пройти опять по всем кругам страданья.
Художник! Ты свой подвиг совершил
И вечности оставил в завещанье.
Анатолий Урбан.
Михаил Андреевич Савицкий неоднократно возвращается к военной тематике. О многострадальном белорусском народе говорят его картины«Оршанские партизаны» (1966), «Партизаны. Блокада» (1966-1967), «Убийство семьи партизана» (1972), «Партизанская мадонна» (1967), «Партизанская мадонна (Минская)» (1978), «Дети войны» (1972), «Поле» (1974) «Витебские ворота» (1967) и другие.
Тему труда и мирной жизни в творчестве М.А.Савицкого отражают его картины: «Жатва» (1980) «На покосе» (1980), « Хлеб» (1962), «Хлеб нового урожая» (1979) и другие
Трагизм нынешнего времени по-особому появился в судьбе белорусского народа. Чернобыльская катастрофа внезапно и резко изменила жизнь людей. Тот мир, в котором люди жили столетиями, внезапно оказался смертельно опасным, смертоносным – целый край, земля, обжитая людьми, оказались убитыми, и человеку нет на них более места. Чернобыль, подлинный «апокалипсис сегодня», стал темой ещё одной серии работ М.А.Савицкого – «Чёрная быль». Само название места катастрофы содержит в себе мистическую игру слов: Чернобыль – чёрная быль. Чёрное бытие. Эту безысходность страданий человека после Чернобыля анализирует и осмысливает художник.
Из серии "Чёрная быль особо хочется выделить: «Чернобыльская мадонна» (1989), «Покинутые» (1989), «Запретная зона» (1993), «Плач о земле» (1988), «Крест надежды» (1987), «Реквием» (1988).
Ему были уготованы страдания и муки. Не раз он мог умереть страшной смертью: мог сойти с ума, мог ожесточиться, возненавидеть весь мир. Но он выжил "всем смертям назло" и стал художником с большой буквы.
Херсонесский маяк, последний рубеж обороны Севастополя. Пять суток без воды и пищи, бой до последнего патрона. Потеря сознания, плен, концлагеря – «Кровинки», Бухенвальд, Дахау. Несколько неудавшихся побегов. Освободившие Дахау союзники нашли его в тифозном бараке, было ему 23 года, весил он 40 килограммов...
Он знал цену жизни, потому что видел смерть в лицо. Художники в концлагере подлежали уничтожению в первую очередь – как самые опасные свидетели. Он выжил – и показал всему миру то, что было и что никогда не должно повториться.
Нами представлена краткая информация о жизни и творчестве нашего земляка. Мы рады если заинтересовали вас. Творчество Михаила Андреевича Савицкого – это выраженная в картинах история белорусского и советского народа, история нашей Толочинской земли, история нашего Кохановского края. Мы горды тем, что в 150-летнюю историю нашей школы вписано имя этого великого человека.
Спасибо за внимание!
Список использованной литературы:
1. Андрей Савицкий. Искусство и время./ М. Савицкий. Живопись. Вступительное слово Минск, 1996
2. Интервью с художником из газет разных лет.
3.Михаил Савицкий. Живопись. Минск, 1996
4. Память. Историко-документальная хроника Толочинского района. Минск, БелСЭ, 1988
5. Э. Н. Пугачёва. Михаил Савицкий. Минск, 1982
А также использованы материалы школьного историко-краеведческого музея «Память».
раскрыть » / « свернуть